Клайв Баркер - Племя тьмы [Авт. сборник]

При других обстоятельствах он непременно увел бы ее из-под носа будущего мужа, но все же это было бы как-то не очень по-братски. И потом, через неделю или две она неизбежно наскучила бы ему, и пришлось бы не только возиться с бабой, чье тело уже мозолило бы глаза, но и опасаться преследований и мести со стороны брата. Нет уж, увольте, дело того не стоило.

Кроме того, ему еще предстояло покорять новые миры. На следующий день он отправился на восток, в Гонконг и Шри-Ланку, где его ожидали богатство и приключения. Что ж, они его дождались. И он попользовался ими какое-то время. Но все рано или поздно просачивалось у него меж пальцев, со временем он даже начал задаваться вопросом: терял ли он нажитое в силу неудачно сложившихся обстоятельств или же просто не слишком утруждался, чтобы удержать то, что имел. Мысль, однажды промелькнувшая в голове, развилась, оформилась и пошла дальше. В постоянно сопровождавшем его развале и распаде он начал угадывать доказательства в поддержку все той же горькой истины: не было в мире существа или состояния собственного тела или духа, ради которого он согласился бы испытать хотя бы малейшее временное неудобство.

Звезда его начала стремительно падать. Месяца три он провел в глубокой депрессии, преисполненный такой острой жалости к себе, что несколько раз был на грани самоубийства. Но даже в этом выходе отказывал ему новообретенный нигилизм. Если не для чего жить, тоща и умирать вроде бы тоже не для чего, ведь так? И он продолжал метаться от одной тупиковой мысли к другой, пока все их не уносило потоком наркотически действующих на него безумств и разврата.

Как и при каких обстоятельствах услышал он впервые о шкатулке Лемаршана, он уже не помнил. Возможно, в баре или же в канаве, из уст какого-нибудь пьяного бродяжки. В ту пору был широко распространен слух, будто бы эта шкатулка содержала в себе невиданные наслаждения, в которых утомленные приевшимися радостями жизни люди могли обрести усладу и забвение. Но каков же путь к этому раю?

Путей было несколько, так говорили ему карты троп, проложенных между реальностью и запредельным, проторенных путешественниками, чьи кости уже давно обратились в прах. Одна такая карта хранилась в подвалах Ватикана, зашифрованная в теологическом манускрипте, который никто не читал со времен Реформации. Другой в форме загадки-оригами обладал, как говорили, маркиз де Сад, который, будучи заточен в Бастилию, выменял ее у охранника на бумагу, на которой впоследствии написал свои знаменитые «120 дней Содома». Еще одну изготовил французский мастер, создатель заводных поющих птичек по имени Лемаршан, изготовил в виде музыкальной шкатулки с такими секретами и фокусами, что человек мог потратить полжизни, но так и не добраться до сокрытых в ней чудес.

Легенды, легенды…

И все же он начал верить в то, что овладеть секретом не так уж и трудно. Секретом, позволяющим раз и навсегда избавиться от тирании обыденности. Кроме того, это позволяло скоротать время, проводя его в полупьяных-полубредовых мечтах.

И вот в Дюссельдорфе, куда он отправился однажды с контрабандной партией героина, ему вновь довелось услышать историю о шкатулке Лемаршана. Любопытство его пробудилось снова, но только на этот раз он твердо вознамерился расследовать историю до конца, до самого, как говорится, ее истока. Имя человека, с которым он столкнулся на этом пути, было Керчер, хотя наверняка у такого типа имелось в запасе еще несколько имен. Да, немец подтвердил существование шкатулки, и, О! Да! он представлял себе, каким образом Фрэнк может ее заполучить. Цена? Ку что вы, какие деньги, так, мелкие услуги, самые что ни на есть пустяшные. Ничего особенного. И Фрэнк оказывал услуги, затем отмывал руки и требовал оплаты. И в конце концов получил ее.

Последовали подробнейшие инструкции от Керчера относительно того, как подобраться к секрету шкатулки Лемаршана, инструкции отчасти вполне практические, отчасти — метафизические. Чтобы разгадать головоломку, надо отправиться в путешествие, так сказал он. Похоже, что шкатулка представляла собой не то, чтобы карту дороги, но саму дорогу.

Новое занятие и цель быстро излечили его от наркотиков и пьянства. Возможно, существовали и другие пути изменить мир по образу и подобию своей мечты.

Он вернулся в дом на Лодовико-стрит, в пустой дом, в стенах которого был теперь заточен, и начал готовиться, строго следуя всем предписаниям Керчера, к разгадке головоломки Лемаршана. Никогда в жизни не был он столь воздержан и столь целеустремлен. В дни, предшествующие атаке на шкатулку, он вел образ жизни, созерцая который устыдился бы и святой, сконцентрировав всю свою энергию и волю на подготовке к церемонии.

Да, он был слишком самонадеян в стремлении хоть как-то приблизиться к Ордену Гэша, теперь он это отчетливо понимал, однако повсюду — и в этом мире, и за его пределами — существовали силы, подпитывающие эту самонадеянность и спекулировавшие на ней. Но не только это подвело. Нет, настоящая и главная ошибка крылась в наивной вере, что его понимание наслаждений совпадает с представлением сенобитов об этом предмете.

Как бы там ни было, но они принесли ему бесчисленные страдания. Они оглушили его чувствительность, едва не довели до безумия, затем подготовили такую серию пыток, что каждый нерв, казалось, до сих пор содрогается при одном только воспоминании об этом. И они называли это наслаждением и, возможно, даже не кривили при этом душой!

Возможно. Впрочем, как знать, что творится в их душах и умах, они были столь безнадежно недосягаемы для понимания! Они не признавали никаких принципов поощрения и наказания, с помощью которых он надеялся вымолить у них хотя бы минутную отсрочку, перерыв в этих страданиях, не трогали их и мольбы о милосердии. А сколько раз он униженно умолял их об этом в течение недель и даже месяцев, отделявших момент разгадки секрета шкатулки от сегодняшнего дня.

Нет, по эту сторону пропасти не было места состраданию, здесь господствовали лишь рыдания и смех. Порой слезы радости — он, казалось, рыдал часами, но на деле это занимало не больше времени, чем короткий выдох и вдох. Порой хохот, исходящий, как ни парадоксально, при виде нового кошмара или новой пытки, которую предстояло испытать, какой-нибудь новой изощренной муки, специально изобретенной для него Инженером.

А пытки все усложнялись и утончались, изобретенные мозгом, утонченно и всеобъемлюще представляющим себе саму природу и суть страдания. Пленникам разрешалось заглядывать в мир, который они покинули. В перерывах между «наслаждениями» им давали передохнуть, причем именно в тех местах, где они некогда разгадали секрет головоломки, заведшей их в ад. В случае с Фрэнком это была комната на втором этаже дома № 55 по Лодовико-стрит.